"Беда"


Страница 86

— И ты, змееныш...

— Дед Кузя-я! — придя в себя, закричал Джамиль...

Увидев Кольку, он понял, что Пронька не застрелит сразу всех, а они могут дружно одолеть его. Джамиль, не спуская взгляда с Судакова, подобрал сук.

— Последний раз говорю, Гога, отойди! —- будто что-то надорвалось внутри, рявкнул Пронька.

— Иду-у, милые, иду-у...— за спиной Проньки затрещал валежник.— Вот вы где... Эй! Что ты делаешь?— удивленно и очень спокойно спросил дед, увидев человека, целившегося в ребят.

— Деда, прячься-я!— крикнул Гога, и в это же время Пронька повернулся и, почти не целясь, выстрелил...

Ребята бросились на Судакова, как лайки, подмяли его. Гога и Джамиль вцепились в обрез, Колька бил своей палкой по чем попало. Схватка сначала шла сумбурная, лишь трещали кусты, тяжело дышали люди. Когда же

Пронька почувствовал, что ребята одолевают его, он начал матюкаться, грозить. Попытался сбросить Кольку, но тот висел на спине, как рысь. Вспомнив о ноже, Судаков потянулся рукой к валенку. Гога заметил это и крикнул:

— Нож!

Джамиль пытался удержать руку Проньки, но не хватило сил. Тогда он изогнулся и схватил руку Судакова зубами. Пронька еще пуще заревел. Изловчившись, он сбросил Кольку, встал на колени. Гога до боли в лопатках тянул обрез к себе и боялся встретиться с глазами отца. Джамиль чувствовал, как его рот наполнялся кровью, чьей — он не знал, только видел, что рука Проньки одеревенела и не так мотала его голову.

Наконец, Колька ухватил Судакова суковатой палкой за шею и свалил его на спину. Пронька захрапел, закатил глаза, обмяк. Ребята накрепко связали Судакова по рукам и ногам.

Гога заплакал горько и обидно...

Колька и Джамиль, еще не пришедшие в себя, подбежали к деду; который, скорчившись,- сидел на земле и держался за живот. Он стал совсем маленьким-маленьким.

— Кажись, глыбоко ударил,— шепотом сказал дед Кузя.— Пусть Гога бежит в деревню за людьми... А вы стерегите его... Беды б еще не натворил. А Степану-то на ушицу есть..,

...Хоронили деда Кузю всем Тайшетом в теплый солнечный день. Знал ли он, что столько у него друзей? Пожалуй,- что знал. Иначе бы так щедро не любил жизнь.

Когда народ разошелся, друзья посадили на могиле березку — белую, елку — зеленую и лиственницу — медную. У кладбища на телеге их поджидал дядя Степан...

 
Страница 87

Теперь стали проявлять свой норов и лошади. Было такое чувство, что животные, будто сговорившись, перестали слушаться людей. Даже самые смирные кони, которые всегда покорно позволяли себя запрягать, теперь упрямились: мотали головами, когда на них надевали хомут, упирались и с трудом входили в оглобли... А другие,

как рассказывали возчики, не тянули телегу, если груз был чуть тяжелее прежнего. По этому поводу много было всяких толков. Одни говорили, что лошади самые умные животные и, как собаки, болезненно переносят смерть чуткого к ним человека. Дед Кузя заслужил, чтобы по нему скорбили...

Он сумел сделать много хорошего, полезного. Если даже когда и журил, то делал это так, чтоб обиды никто не имел на него. Может Белогривый поэтому и был небогатым бобылем, а некоторым казался даже странным, жалким, потому что все хорошее, доброе он щедро отдавал окружающим.

После его похорон ребята растерялись, как цыплята, у которых вдруг пропала мать. Это первым заметил Степан. Сын его замкнулся в себе: перестал рассказывать, как идут дела на работе; не расспрашивал больше о войне, о том, какие танки сильней — «тигры», «КВ», «ИС». или «34»... Про рыбалку теперь совсем и не вспоминал...

— Что это с нашим кормильцем происходит?— спросила однажды Груня у мужа, когда сын, молча поев, ушел к Шамилевым.

Степан посмотрел на жену так, словно давно ждал этого вопроса.

— Такое, мать, и на войне с молодыми нередко случается,— чуть помолчав, ответил Степан.— Убьют у молодого солдата закадычного дружка, глядишь, он и скис. Один уходит в себя; становится замкнутым, молчаливым; но чаще храбреют, смелеют — пуля ему уже не пуля, мина не мина. Человек на какое-то время вроде бы становится бесшабашным. Это идет от молодости, Грунюшка, от души чистой, непорочной. Вот жаль только, что с годами души наши черствеют, подобно коре на деревьях. Вот дед Кузя сумел, сердешный, остаться на всю жизнь светлым. К нему не пристала грязь житейская, не изъела его сердце черствой ржавчиной. Я тебе, мать, все это говорю к тому, что наши ребята после смерти деда Кузи словно осиротели неожиданно. Ничего, время сделает свое дело, сгладит горе. Мальчишки наши закалятся, пооботрутся, сердцем поймут, как надо жизнь любить...— Степан оперся на чурбачки-опоры и удобней устроился на скрипучем топчане, застеленном старой медвежьей шкурой.

 
Страница 88

даже забыла убрать со стола чугун с отварной картошкой и чашку квашеной капусты.

...— Вот ведь на фронте, скажем, почему люди так крепко спаяны дружбой? Каждый готов идти на смерть ради другого. Понимаешь, Груня, жизнь отдают ради товарища... А ведь есть у каждого семья, любимые... И там это не рисовка какая-нибудь, а всерьез... А теперь, давай посмотрим в наших буднях. Много ли мы найдем людей,готовых отдать жизнь за соседа? Трудно сказать, но, видно, не густо будет... А почему?—Степан сморщил большой лоб; нахмурил брови. Груня смотрела на мужа удивленно, время от времени тяжело вздыхала, порывалась что-то возразить, но тут же замолкала. Степан же возбужденно продолжал:— Вот я и спрашиваю тебя, мать, почему так получается?

Груня пожала плечами:

— Да кто ж знает!

— А потому, что на войне все одинаковые, у всех одна постель — земля, одно одеяло — небо. Люди едят из одного котла, все одинаково страдают, у всех одна судьба, любого может убить, у всех одна цель — прикончить врага... Это

и роднит людей. Нет ни у кого тайн, секретов. За исключением сердечных. А что же мы видим тут? У каждого свое гнездо... Вон, Судаков, сосед, вместе работали, одним воздухом дышали, в бане терли друг другу спины, а сущим дьяволом оказался, волком... А вот дед Кузя заслужил памятник...

— Ну что это ты сегодня разговорился? Как агитатор какой...— перебила Груня мужа.— Ты б лучше с Николаем поговорил, поразузнал, что у него в голове? Псе же не родной он им был человек, чего ж так убираться?

— Да, ты верно говоришь, Белогривый не был им родным,— тяжело вздохнул Степан.— Война показала, Груня, что совсем незнакомые люди становятся близкими, отдают последнее. Вон, посмотри, в Тайшете эвакуированных! Разве они чувствуют себя чужими у нас? Так что ты ребят не обижай...— Степан посмотрел в окно и широко заулыбался — желтый кот, встав на завалинку, бил передними лапами по стеклу и требовательно мяукал, чтобы его пустили домой.

— Вот кот — зверь, и тот знает, что надо стучаться, если хочешь, чтоб тебя услыхали,— теперь у Соколова

улыбались и глаза, и каждая морщинка на лице светилась радостью.

— Ладно, вот схожу к ребятам на работу, потолкую с мастерами, заодно, может, и мне какую работенку подберут,— неожиданно перевел разговор на другое Степан.

 
Страница 89

— Я ж так, к слову сказал,— успокоил жену Степан.— Сама же посоветовала, чтоб я был ближе к мальчишкам...

Вскоре вернулся Коля, за ним показались Джамиль и Гога, остановились у порога, переминаясь с ноги на ногу. Они поздоровались. Соколов давно не видел друзей сына. Степан обратил внимание на то, как подростки вытянулись, раздались в плечах, в голосе появился басок, правда частенько срывавшийся.

— А ну проходите, герои, проходите,— пригласил Соколов ребят.— Давненько не видел вас.

— Пап,— начал Коля,— мы тут, ребята наши... тебе одну вещь смастерили...— и он так восторженно посмотрел на своих друзей, что те покраснели и сказали:

— Да ничего особенного...

— Ну что вы там придумали? Давайте-ка выкладывайте на стол, как говорится, товар лицом показывайте,— шутливо проговорил хозяин дома, ласково глядя на ребят. Опираясь на руки, Степан подтащил свое тело к столу.

— Ну что еще там придумали?—подала сердито голос Груня из-за дощатой перегородки кухни, звякнула ухватом о чугунок.

— Да мы на стол его не можем,— робко ответил Джамиль.— Она там, на улице...

— Все равно тащите сюда!— теперь уже весело, с любопытством глядя на дверь, говорил Степан. Опираясь на руки, он то и дело передвигался то в одну, то в другую сторону. Было такое чувство, точно он хотел сойти с топчана и подойти к ребятам, и вместе с ними выбежать на улицу-

Гога и Джамиль пулей выскочили во двор. Коля открыл дверь и придержал ее. Старший Соколов услышал, как в сенях что-то глухо застучало по ступенькам и кто-то шепотом сказал:

— Тише, ты, не то поломаем...

— А вдруг она ему не понравится?..

— Давайте быстрее, ну что вы там возитесь?

Степан придвинулся на самый край топчана и, смешно

вытянув мощную короткую шею, с детским любопытством смотрел на приоткрытую дверь.

— Вот это техника!— удивился Степан, когда ребята вкатили в дом коляску на велосипедных шинах,— Малышам моим сделали? Хороша забава!

— Нравится?— спросил Коля.

— Очень! Вес равно как с заводского конвейера. Ну, братики твои возрадуются.

— Но ведь это, батя, тебе...— грустно и очень серьезно сказал сын,— Теперь будешь ходить куда захочешь...

Степан немного смутился, цепко оглядел каждого из ребят, будто видел впервые, и так шумно вздохнул, словно только что вынырнул из воды.

 
Страница 90

Соколов молчал долго-долго, даже хозяйка подала голос из-за перегородки:

— Мужики, что это вы там умолкли? Не набедокурили чего? Ну, что молчите, я вас спрашиваю, вы что, языки проглотили?

Ребята, не зная что делать, смущенно смотрели друг на друга и уже было хотели вытолкнуть тележку в сенцы, как вдруг заговорил Степан:

— Не знаю, ребята, какое спасибо вам сказать...— голос его дрожал.— Вы сами еще не представляете, что вы сделали для меня! Вы же, вы же, милые мои, мне, можно сказать, ноги вернули...— вдруг он закричал:—Груня! Мать! Посмотри, какой подарок ребята преподнесли мне! Ну-ка, подкатите машину ко мне.— Голос у Соколова был веселый, бодрый, он смеялся, как мальчишка.

-— Сейчас, отец, вот только управлюсь с посудой,— ответила Груня.

Ребята, мешая друг другу, подкатили коляску к Степану и помогли ему перейти с топчана на брезентовый стул коляски.

— Почти как в седле! Ну и молодцы! Мать, ты глянь, глянь только, чего шельмы придумали!—радуясь, как малое дитя, Степан быстро покатил по обширной избе, ловко лавируя между табуреток. Он хохотал, то и дело вертя головой и кричал: «Вот это да! Вот это здорово!» За ним увязался малыш и все просил:

— Папа, прокати! Жалко, да?

Коля подхватил братишку на руки и усадил себе на шею.

— Я тебя сейчас как на лошадке покатаю, согласен? Только к папе не лезь, понятно?

— На лошадке еще лучше! На лошадке мне лучше!-— кричал Саша.

На шум вышла мать.

— Да это что у вас тут происходит? Большой на коляске, словно маленький, раскатывается по дому... Ты б еще паровоз вкатил!

— Это вот ребята мне подарили,— радостно заговорил Степан.— Подумай только, мать, что я опять буду ходить куда захочу! Сам, без помощи других. У-ух! Проедусь по всем улицам сначала...

Груня удивленно посмотрела на счастливого мужа, на улыбки ребят и вдруг горько-горько зарыдала, подхватила зачем-то на руки Сашку и выбежала с ним на улицу. Она как бы вновь впервые увидела своего Степана без ног.

Соколов заметил растерянность приятелей.

— Ничего, ничего, герои! Это она так, от радости. У взрослых бывает такое. Вы мне лучше-ка расскажите, где вы достали такие замечательные колеса. Я много раз и сам подумывал о такой коляске, ребята. И вы знаете, все упиралось в колеса. А раз даже хотел с плуга снять... Думаю, в мастерских обточат... Трудно вам понять, как тяжко чувствовать себя младенцем. Тридцать пять лет прожить на ногах и вдруг лишиться сразу обеих. Ох, не знает человек цены своему здоровью, не ценит, когда все у него цело. — Степан так расчувствовался, что ребята с удивлением слушали его. Ведь со дня возвращения домой Соколов ни разу не сказал жалостливого слова. А тут вдруг прорвало. Он неожиданно остановил свою коляску и серьезно, уже без улыбки спросил:

 
<< Первая < Предыдущая 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 Следующая > Последняя >>

JPAGE_CURRENT_OF_TOTAL