Бригадир все еще стоял перед мастером. Он отметил про себя, что за прошедшие две недели Саморуков вроде бы осунулся, как-то сдал.

— Ты еще не ушел?—подпрыгнули и закачались концы усов у мастера.— Надо учиться вам, ребята, ой, как надо,— словно отвечал Петр Петрович на волнующие Джамиля вопросы.— Без грамоты не жизнь теперь. Вот были бы у нас сейчас инженеры в мастерской — легче было бы. Глядишь, и сварганили бы что-нибудь. А то, сам же видишь,- все на хребтовом энтузиазме... Мой бы Ванюшка теперь... —мастер устало махнул рукой.

Джамиль вышел. За дверями его поджидал Колька.

— Насчет Рябого вызывал?—спросил Колька.

— Не-е...

— А мы уже; было, подумали: Рябой нафискалил. От такого всего жди.

— Мастер учиться предлагает. Говорит, кончится война, кто инженером будет? Коммунизм без образования — все равно, что паровоз без пара, — могучий, а движения вперед нет.

— А время где? Вечерней же школы нет.

— Говорит, придумаем что-нибудь. Лишь бы захотели. Ну, как ты?

— Не знаю...

— Я тоже... Надо еще с матерью поговорить.

— Мне тоже.

Ребята из бригады давно уже разошлись по домам. Мастер дал отгул до завтрашнего дня, чтоб в баню сходили, дома помогли по хозяйству.

Приближаясь к своему двору, Колька встретил Гогину бабушку. Та шла прытко, несмотря на то, что была одета в оранжевую дубленую шубу поверх бархатного пальто. Ее тонкие губы, собранные в морщинистый венчик, двигались, как створки речной раковины. Колька залез в сугроб, уступая узкую тропинку Судаковой. Гогина бабушка на миг остановилась против Соколова и, зыркнув злыми глазами, прошипела:

— Падут мои проклятья и на тебя, ирод!

«Что она, с цепи сорвалась?»—подумал Колька.

Дома он понял, почему Гогина бабушка так немила обошлась с ним, хотя он не видел ее давненько. В дома было полно соседей. Возле братишек хлопотала тетушка Шамшура. Увидев мать, которую женщины поддерживали под. руки, Колька вздрогнул: «Похоронная». Он машинально повесил одежду, растерянно и тихо поздоровался с женщинами. Но его никто не замечал.

— Да не убивайся ты, Груня. Может, еще жив,— успокаивали соседки.

Женщины вспомнили какую-то Дашу с Березовской улицы, которая в первые же дни войны получила такое извещение, а она до сих пор верит, что вернется ее Артем, Наконец Груня увидела сына.

Колькина мать не причитала, а стонала всем телом жалобно-жалобно, будто ее секли розгами.

— Обойдется все, мама,— гладил по дрожащей спине матери Колька,— все обойдется...

Что говорить дальше, как утешить, как успокоить мать; Колька не знал. Уменье это дается не сразу. Колька сам готов был разреветься, ему жалко было сейчас и себя, и мать, и братишек, которые испуганно таращили глаза на взрослых и прижимались к тетушке Шамшуре, а больше всего ему было жалко отца — он не мог себе представить, что больше никогда его не увидит...

Из отрывочных разговоров женщин Колька понял, что бабушка Судакова тоже была у них, да ее прогнали за то, что стала увещевать его мать: вот, мол, сидел бы дома

твой Степан, как богу угодно, а не ершился бы добровольцем, нет же, медведь этакий, оставил бабе полдюжины ребят, а сам подался, как зимогор...

Тут-то все время молчавшая тетушка Шамшура- и высказала Судаковой все, что скопилось на душе с того дня, как Пронька дезертировал.

— Будьте вы прокляты! Вас и так покарает- бог!— уходя, бросила Судакова. Выйдя на улицу, она еще крикнула в окно:— Антихристы, басурманы!

Постепенно соседи стали расходиться. Каждый на прощанье говорил:

— Не пропадет такой человек, Груня.

Последней ушла тетушка Шамшура. Перед уходом она села на кровать возле Групп, обняла ее за плечи так, как это умеют делать очень душевные люди, и сказала спокойно, твердо и по-матерински мягко:

— Ради них надо жить... Колька уже на ногах. Старшой вернется... — Тетушка Шамшура вдруг заплакала и склонила голову на грудь.— Пойду я. Мой тоже вернулся, наверное...

В этот день Колька не советовался с матерью, как быть с учебой. Мысль эта казалась ему сейчас мелкой и ненужной.

Любая новость, большая или малая, в Тайшете становилась сразу же достоянием всего поселка. Люди, живущие на одной улице, узнавали каким-то чудом в тот же час, какими дровами топили баню на другой улице и можно ли там помыться после всех. Поэтому соседи Тетушки Шамшуры были поражены, когда только на третий день узнали о том, что Шамилева тоже получила извещение в одно и то же время с Груней. Прослышав о горе, постигшем соседку, Груня, проклиная свою недогадливость, побежала с малым на руках к тетушке Шайшуре, а двум старшим наказала :