— А ручку эту я вам для того показал,— продолжал Нуникянов,— чтоб вы поняли, что могут делать пальца человека. Пока вы не поверите? душой а силу ваших рук, не станете мастерами.

Нуникянов так интересно говорил о профессии слесар_я что увлеченные ребята не заметили, как ушел в свою инструменталку дед.

— Чтобы удар был хлесткий, говорил Нуникянов,— резкий, молоток надо держать за конец рукоятки расслабленной рукой, а в момент удара на мгновенье кисть напрягается. Это вроде боксерского удара.

От Нуникянова будущие прорубщики узнали, что при ударе смотреть нужно на острие зубила, а не на головку, куда падает молоток.

— Пока вы это не усвоите, рубить накладки по-настоящему не будете. У вас сейчас внимание рассеивается, Боитесь попасть по руке...

Домой друзья возвращались уже затемно, усталые, еще не осознав, какое большое дело они совершают в свои неполные пятнадцать лет. Ныли руки, однако каждому не терпелось скорей прийти домой и рассказать о первом рабочем дне. Но еще больше хотелось, чтобы сейчас их видели школьные товарищи.

Гогу встретили дома молчанием. Никто не спросил, как работалось, что он делал. Мать, как всегда, бесшумно делала что-то в своей комнате. Бабушка без слов поставила на стол тушеную картошку с салом, краюху хлеба, крынку молока. Гога посмотрел на сытный ужин и вдруг вспомнил, как Джамиль, Колька и Витька обрадованно сказали, когда получили продовольственные карточки: «Вот теперь дома-то обрадуются!» «А у меня вот даже не спрашивают»,— подумал он и положил на стол свою рабочую продовольственную карточку, похожую на математическую таблицу, и начал неохотно есть.

В нательном белье, в валенках на босу ногу вышел из передней Гогин отец. Его круглое лицо, розовое от выпитой медовухи, гримасничало. Гога не понял— отец улыбается или злится.

— Значит, работаем, сынок? — словно допрашивая, спросил Пронька и сел напротив Гоги. Увидев карточки, он взял их в руки и начал рассматривать, точно видел

впервые: — Хлеб — 800 граммов, жиров — 5 граммов, крупы — 30 граммов. Не жирно,— шептали его толстые слюнявые губы.— А знаешь ли ты, сын, что твоего папаню на фронт хочут послать? — Глаза Проньки сощурились, толстые пальца скомкали карточку.

—- Правда, папаня, дядю Степана, Шамилевых увидишь там?

Пронька встал, еще раз посмотрел на скомканную продовольственную карточку, перекинул взгляд на удивленного Гогу:

— Ра-бо-чий! На таких сопляках хочут немца одолеть. Мыслимо ли дело? Дураки! Пронька не дурак... Не-е, паря, не дурак!..

Гога сидел подавленный и не мог понять, почему его отец так недоволен, что его берут в армию. «Пьяный, вот и песет всякую всячину»,— решил Гога. Расхотелось есть, и он начал раздеваться.

Второй раз в жизни Гога так сильно был обижен на отца. Когда отец заманил лося и предательски убил его, Гоге думалось, что он уже никогда больше не назовет отца «папаней». Но нахлынувшие события — война — сразу как-то заставили забыть о пожаре, об убитом лосе... Людское горе было более ощутимым и тяжелым. Вот сейчас он снова, как в тот раз, возненавидел отца, хотя тот никого сейчас не убивал, а был просто пьян и говорил всякую чушь. А пьяные все несут несуразицу. Но теперь Гога возненавидел отца не потому, что тот был пьян. Парнишка чувствовал, что растоптано, унижено нечто большее, чем отношения между отцом и сыном. Как отец с презрением скомкал продовольственные карточки, как обозвал всех, кто воюет, «дураками» и ехидно бросил ему в лицо «рабочий класс»,— все это заставило сына пока еще бессознательно, но уже настороженно отнестись к словам отца.

Гога взобрался на полати возле широкоспинной русской печи.

Остро пахло луком, чесноком, крепким потом — тут сушились валенки. Он положил себе под бок разморенного кота, и усталость тяжелой подушкой упала на глаза. Засыпая, Гога слышал, как завозились, зашуршали в щелях тараканы. Он хотел встать, но уже не смог.

Гога проснулся среди ночи — его кто-то тормошил. Не открывая глаз, Гога узнал голос бабушки и отца.

— Аккуратней, мальца разбудишь!— шипела бабушка.

— Его ремнем не подымешь,— надсадно говорил отец, вытаскивая из-за Гогиной спины валенки. Черт их тут разберет, где мои!..

— Да тише ты, В углу, на метках с луком.

— Сразу бы так сказала, а то...

Перегар самогона окончательно разбудил. Гогу. «Неужели утро?» — подумал он. И как бы на его вопрос ответила бабушка:

— Торопись, Проня, скоро два

— Сам знаю!- пробурчал Гогин отец, сползая с полатей.