Такой удар зверь впервые получил восемь лет назад от седого, со шрамом на боку, сохатого. Как ни был тогда силен удар, он все же поднялся и продолжал отстаивать свое достоинство. А сейчас почему-то не может встать на ноги и грудь горит, горит вся. Она и не может не гореть, ведь кусочек пламени все же настиг его. Только почему здесь, когда пожар остался позади?..

Джамиль, услыхав выстрел, забарабанил по калитке еще сильнее. К нему подбежал дядя Степан и тоже задубасил кулачищами.

— Пронька, открой! Не то калитку снесу! Ты ведь знаешь меня! Что там наделал?

— Больно-то не стращай,— мямлил Гогин отец,— не из пужливых мы...— И почему-то открыл обе половины тяжелых ворот.

— Ты что, не мог в калитку впустить этого медведя!— упрекнула бабушка, с трудом удерживая вырывавшегося из рук Гогу.— Будет тебе истязаться-то. Бог послал нам этакое богатство...

— Не бог, а вы, вы заманили его с папаней,— всхлипывал Гога.— В тайге бы он показал вам...

Джамиль, держась за Степанову куртку, пахнущую железом, с ненавистью и в то же время настороженно поглядывал на Гогину бабушку.

— Все же порешили животину...—не то спросил, не то осудил кузнец.— От пожара убег, а вот от Проньки не... Ох, и мерзавец же ты, Судаков! Как только тебя земля носит?— плюнул Степан и подошел к умирающему зверю.

Сохатый лежал, завалившись на бок.

По его мощному телу пробегали мелкие волны, точно ему было холодно. Он хватал воздух с каким-то придыханием, жадно, широко раздувая коричневатые ноздри.

Сохатый не хотел умирать. Он не понимал, за что его так...

Говорят, звери плачут, когда умирают. Может быть. Но этот сохатый не плакал. Глаза его были сухи и, приняв стальной оттенок, стали неимоверно большими, будто желали унести с собой всю глубину неба, зелень травы, пестроту тайги...

— Дядя Степан, он умрет?— захныкал Джамиль, дергая кузнеца за полу куртки.

— Умрет, сынок. Видишь, жаканом пальнул, собака.

— Ты, Степан, говори-говори, да не заговаривайся,— пробубнил Пронька и закричал на любопытных, заполнивших двор:—Чего рты-то пораскрыли! Невидаль какая! Посмотрели, и будя.

— Он же, можно сказать, защиту искал у тебя, а ты его... ножом в спину.

— Нехорошо, Пронька...— говорили соседи.