—- Правда, папаня, дядю Степана, Шамилевых увидишь там? Пронька встал, еще раз посмотрел на скомканную продовольственную карточку, перекинул взгляд на удивленного Гогу: — Ра-бо-чий! На таких сопляках хочут немца одолеть. Мыслимо ли дело? Дураки! Пронька не дурак... Не-е, паря, не дурак!.. Гога сидел подавленный и не мог понять, почему его отец так недоволен, что его берут в армию. «Пьяный, вот и песет всякую всячину»,— решил Гога. Расхотелось есть, и он начал раздеваться. Второй раз в жизни Гога так сильно был обижен на отца. Когда отец заманил лося и предательски убил его, Гоге думалось, что он уже никогда больше не назовет отца «папаней». Но нахлынувшие события — война — сразу как-то заставили забыть о пожаре, об убитом лосе... Людское горе было более ощутимым и тяжелым. Вот сейчас он снова, как в тот раз, возненавидел отца, хотя тот никого сейчас не убивал, а был просто пьян и говорил всякую чушь. А пьяные все несут несуразицу. Но теперь Гога возненавидел отца не потому, что тот был пьян. Парнишка чувствовал, что растоптано, унижено нечто большее, чем отношения между отцом и сыном. Как отец с презрением скомкал продовольственные карточки, как обозвал всех, кто воюет, «дураками» и ехидно бросил ему в лицо «рабочий класс»,— все это заставило сына пока еще бессознательно, но уже настороженно отнестись к словам отца. Гога взобрался на полати возле широкоспинной русской печи. Остро пахло луком, чесноком, крепким потом — тут сушились валенки. Он положил себе под бок разморенного кота, и усталость тяжелой подушкой упала на глаза. Засыпая, Гога слышал, как завозились, зашуршали в щелях тараканы. Он хотел встать, но уже не смог. Гога проснулся среди ночи — его кто-то тормошил. Не открывая глаз, Гога узнал голос бабушки и отца. — Аккуратней, мальца разбудишь!— шипела бабушка. — Его ремнем не подымешь,— надсадно говорил отец, вытаскивая из-за Гогиной спины валенки. Черт их тут разберет, где мои!.. — Да тише ты, В углу, на метках с луком. — Сразу бы так сказала, а то... Перегар самогона окончательно разбудил. Гогу. «Неужели утро?» — подумал он. И как бы на его вопрос ответила бабушка: — Торопись, Проня, скоро два — Сам знаю!- пробурчал Гогин отец, сползая с полатей.
|