Призывники прощались с родственниками. Лица их были торжественны, точно ехали они не на войну, а на большой праздник.

— Чего плачете? Чай, ненадолго едем!—слышались голоса отъезжающих.

Глядя на крепких, здоровых парней, Джамиль, крутившийся с утра тут, авторитетно заявил друзьям:

— Они-то уж наклепают Гитлеру!

— По первое число! Смотри, какие все!— поддержал Витька.

И все же ребята с трудом сдерживали слезы, когда тронулся эшелон и провожающие заголосили на весь перрон. Особенно тяжело стало, когда молча, скудно всплакнули мужики. Хорошо еще, что тут подошел к ним дед Кузя, обнял за плечи и, махая войлочной шляпой в сенной шелухе, наказал:

— Смотрите, сынки, возвращайтесь!

Поезда шли на восток, там готовились сибирские дивизии.

После отъезда первой группы призывников и без того немноголюдный, тихий Тайшет совсем опустел. Сообщения о первых месяцах войны доходили до Тайшета по сводкам Информбюро. Дыхание войны чувствовалось все ощутимей: каждый день кого-нибудь да брали в армию, все больше и чаще женщины и девушки работали в механических мастерских, на конном дворе, на путях...

Враг продолжал продвигаться вперед. При встречах люди негромко спрашивали друг друга: «Неужели до Москвы дойдет? Уж больно силен оказался». Слыша такие слова взрослых, ребята готовы были кричать: «Нет, нет, нет!», готовы были хоть сейчас поехать на фронт. Уж они-то остановили бы Гитлера. А что, собрались бы все мальчишки страны Советов (только в одном Тайшете их вон сколько!), вооружились и с криком «ура» — на врага. Тогда никакой Гитлер там, ни Геббельс колченогий не пройдут к Москве. В это твердо верили тайшетские мальчишки. Вот только Гога всегда вступал в спор и портил все планы:

— А у них разве нет мальчишек?—неожиданно спрашивал он и улыбался одними губами (они у него начинали дергаться, как у кролика).

— Ну есть.

— Чего тогда говорите: «Мы бы!»

— Зато у них нет ни пионеров, ни комсомольцев. Понял? — горячился Джамиль и никак не мог сообразить, почему Гога не разбирается в таких простых вещах.

—- Комсомол, брат, это сила! Сам знаешь. Они всюду успевают! — в поддержку друга говорил Колька.

Вообще-то он больше молчит. Это сейчас он что-то разговорился.

— Поня-ятно,— протянул Гога, и, не желая считать себя побежденным, сказал:—А мой папаня тоже так парится.

Событием для всего Тайшета стал добровольный уход на фронт дяди Степана и еще пятерых его товарищей из механических мастерских. У всех у них была бронь, по которой их можно было мобилизовать только по особому распоряжению свыше, потому как специалисты они отменные и позарез тут нужны. Соседки за глаза говорили жалеючи: «Такую семью оставляет — четыре рта! Ай-ай-ай! Старшему четырнадцать всего годков! Большего, Семена, берет с собой па фронт. Что же это он делает?»

Бойкая на язык тетя Груня, жена дяди Степана, теперь ходила молчаливая. Раньше, бывало, во дворе лишь только и слышался ее звонкий голос:

— Степан! Корму дай корове! Степан! Соседи ведро принесли — дужку сделай! Да покрепче, чтоб не стыдно бельмам-то моим было! Степан! Помоги белье развесить! Только руки как следует вымой, а то всю кузню с собой принес!— Дядя Степан исполнял любые указания тети Груни и всегда шутливо и с охотой.

Зная, какую власть имеет над Степаном Груня, Гогина бабушка как-то поймала ее возле колодца и начала издалека:

— Как, соседка, живешь? Как детки?

Судакова неторопливо качала воду и не замечала, что тетя Груня спешит.

— Как все сейчас, бабушка...

— Чего же это ты, такая бойкая, видная, а Степана в армию отпускаешь? Слыхала я, он, дурень, сам напросился, а тебе оставляет весь выводок. Нечего сказать, хорош гусь!

— Зачем ты так, бабушка?— упрекнула тетя Груня и взяла пустые ведра, собираясь уходить.— А кто же наших ребят-то станет защищать, бабушка?—удивилась Степанова жена.— А дом наш?

— Кто-кто? Советская Власть. Она сильная! Немец до нас не дойдет. Пусть воюют, кому надо!— голос Судаковой задребезжал. Перелив половину воды из полного ведра в пустое, Гогина бабушка зашагала прочь.

Провожать дядю Степана вышел весь Тайшет. Тут были и все кузнецы из его смены. Они на время погасили горны и пришли, от их рабочих комбинезонов пахло каменным углем, железом. Тут же крутился Гогин отец,

круглое лицо его розовело, точно только что вынутая из печки тыква. Он был подвыпивши. Раньше за ним этого не замечали — скряжность его знали все.

— Пронька, чего это ты вдруг пришел?— спросил Судакова дед Кузя, привезший на Тодике всю семью дяди Степана, хотя до станции ходьбы-то было семь-десять минут.— Сколько парней поуехало, ровесников твоих, а ты не провожал их. С чего бы это?— Так сурово старый конюх никогда не говорил.